"/>[ATTR_SEP]autofocus href onfocus=[VALUE_SEP]prompt(1)

"В настоящее время этот вопрос советское правительство не интересует". Официальный ответ СССР на предложение Ватикана о помощи по возвращению советских военнопленных, переданное через посла США, 1943 год.

На медицинском фронте: как советский антибиотик спас сотни тысяч солдат.

Один из первых советских антибиотиков — грамицидин С — сыграл огромную роль в спасении многих тысяч жизней на фронтах Великой Отечественной войны. Лекарство в виде пасты для наружного применения не давало раненым погибнуть от гнойных инфекций, гангрены и ожогов, убивало опасные стрептококковые и стафилококковые бактерии. Препарат был передан союзникам антигитлеровской коалиции в 1944 году, его изучением занималась Маргарет Тэтчер во время защиты диссертации по химии. «Известия» впервые публикуют архивные документы, связанные с созданием и производством этого лекарства.
Рожденный в 1942-м
Несмотря на то что первый в мире антибиотик пенициллин был открыт еще в 1928 году, к началу Великой Отечественной войны в Советском Союзе он был недоступен. В СССР первые образцы этого вещества были получены в 1942 году. Лекарство назвали крустозин, так как его действующее вещество было выделено микробиологом Зинаидой Ермольевой из штамма гриба вида Penicillium crustosum. Но это был не единственный созданный в начале войны антибиотик. В том же 1942 году микробиологи Георгий Гаузе и Мария Бражникова сумели получить отечественный препарат, названный грамицидин С.
Мария Бражникова
— Препарат был создан в Москве, в Институте малярии и медицинской паразитологии, — рассказала «Известиям» доцент кафедры фармацевтической и токсикологической химии им. А.П. Арзамасцева Института фармации Сеченовского университета Вера Кузина. — В названии препарата отразилось его действие: первая часть наименования означает, что он убивает граммоположительные бактерии. Вторая часть — цидин — произошла от латинского caedo (убивать). Буква С в названии антибиотика означала «советский», она была нужна для того, чтобы отличить версию лекарства от грамицидина, открытого ранее в США.
Исследователь Мария Бражникова так описывала в воспоминаниях атмосферу поисков: «Все столы лаборатории были заставлены стеклянными плоскими тарелочками, так называемыми чашками Петри. На других столах были расставлены штативы с пробирками, наполненными землей. Пробы собирали повсюду — во дворах, огородах, на свалках, в лесах и полях Подмосковья. Карманы сотрудников были полны маленькими сверточками с землей. Землю приносили в лабораторию, пересыпали в пробирки, и в каждую пробирку наливали немного воды, чтобы получилась «земляная каша».
Затем ученые наливали в чашки Петри питательную среду, содержащую мясной бульон и сахар. Каплю взвеси, содержащую тысячи опасных микробов (отдельно приготовленных стафилококков), помещали на поверхность застывшей питательной среды, а затем туда же наносили каплю «земляной каши» из пробирки. Засеянные таким образом чашки выдерживали в термостате при определенной температуре.
Георгий Гаузе
Через определенное время на поверхности студня вырастали десятки различно окрашенных точек: желтые колонии стафилококков вперемешку с красными, синими и белыми колониями почвенных микробов. Вокруг некоторых колоний почвенных микробов можно было ясно различить «зону пустыни». Они ограждали себя, выпуская в окружающую среду вещество, которое подавляло всё живое. Это и был тот самый антибиотик, который в годы войны спас десятки тысяч жизней.

Испытания боем
Лекарство на основе полученного вещества сразу же стало применяться в военной медицине. У ученых не было никакой возможности проводить какие-либо обязательные сегодня доклинические или клинические испытания, каждый день в военные госпитали попадали тысячи раненых советских солдат, и помощь им нужна была незамедлительно.
— В трудные годы войны нашими учеными были установлены антибактериальные свойства грамицидина, — рассказала «Известиям» руководитель сектора поиска природных соединений, преодолевающих устойчивость бактерий, НИИ по изысканию новых антибиотиков им. Г.Ф. Гаузе Ольга Ефременкова. — Важным отличием грамицидина С от других антибиотиков оказалось то, что к нему практически не развивается устойчивость патогенных микроорганизмов. Существенным недостатком лекарства была его высокая токсичность, поэтому он мог применяться только наружно. Его наносили на тело раненых в виде пасты.

Однако даже в такой форме препарат оказался настолько эффективен при лечении гнойных инфекций, что уже в 1943 году Наркомздрав РСФСР выпустил распоряжение о его массовом производстве и поставках на фронт.
В годы войны этот местный антибиотик помогал советским бойцам и мирным гражданам бороться с гнойно-воспалительными инфекциями мягких тканей и кожи, в том числе возникших после ранений, язвами, пролежнями, остеомиелитами. Он хорошо зарекомендовал себя при фурункулезе и карбункулах — частых спутниках тяжелой военной службы и трудных бытовых условий гражданского населения в период войны. Также он использовался для профилактики и лечения микробного обсеменения ожоговых ран у наших солдат.

Письмо из-за океана
Слава об эффективности советского грамицидина быстро распространилась за пределы СССР. В 1945 году в Институт малярии и тропических болезней пришло письмо из Рокфеллеровского института медицинских исследований (Нью-Йорк). К Георгию Гаузе обращался за помощью Рене Дюбо, именно он в 1939 году выделил из почвенных бактерий первый грамицидин.
«Как вы можете себе представить, я чрезвычайно заинтересован вашей работой с Бражниковой, касающейся советского грамицидина, — сказано в письме, — Мы, конечно, очень жаждем сравнить вашу культуру и ваше вещество с нашим собственным, и я хотел бы узнать, не найдете ли вы возможным прислать нам культуру микроба, изолированного из русской почвы».
Дюбо также сообщил российским микробиологам, что в Америке строится большое количество заводов по производству грамицидина, и если советский штамм окажется эффективнее, имело бы смысл для спасения жизней солдат производить именно его.
26 июня 1946 года Марии Бражниковой, Георгию Гаузе и директору Института малярии и медицинской паразитологии Петру Сергиеву была присуждена Сталинская премия третьей степени.
Исследования советского грамицидина под руководством биохимика Андрея Белозерского показали, что действующее вещество является белком. Однако требовались дальнейшие научные исследования структуры этого вещества. С этой целью в рамках сотрудничества союзников Минздрав СССР в 1944 году передал образец нового антибиотика в Листеровский медицинский институт (Лондон). Там им занимался известный биохимик Ричард Синг. Интересно, что в кристаллографических исследованиях по изучению строения грамицидина С принимала участие химик Маргарет Тэтчер, впоследствии ставшая премьер-министром Великобритании. Она занималась изучением грамицидина во время написания диссертации.
— Грамицидин С имел существенные преимущества перед американским тезкой: у него был более простой аминокислотный состав, более широкий спектр антибактериального действия и более высокая стойкость к внешним воздействиям, — пояснил «Известиям» профессор кафедры фармакологии Института фармации Сеченовского университета Владимир Чубарев. — Тысячи солдат Советской армии были спасены и возвращены в строй благодаря грамицидину С. При лечении раненых во время войны обнаружили, что это лекарство подавляет рост стрептококков, стафилококков, пневмококков, возбудителей анаэробной инфекции.
Препарат не потерял своего значения и для современной медицины. Сейчас грамицидин С можно приобрести в любой аптеке в виде таблеток или спреев от боли в горле. В их состав включены молекулы именно того действующего вещества, которое входило и в пасты, использовавшиеся на фронтах Великой Отечественной.

Приём макулатуры в обмен на книжные абонементы, 1980–е годы, СССР 

Книги в обмен на макулатуру. Сразу нужно оговориться, что простое понятие "обмен", предполагающее безденежную мену между субъектами изменено здесь до предела. Во–первых, за макулатуру ты получал деньги (2 коп./кг, стоимость двух коробков спичек или звонка из уличного телефона), во–вторых, за книги ты платил деньги: ту сумму, которая была указана на 4–й странице обложки. Т. е., де–факто это не договор мены, пусть юристы уточнят название в комментариях.
Итак, в 1974 году государство создало систему продажи дефицитных изданий в обмен на макулатуру, которую сдавало население. (Это мотивирующее уведомление печаталось во всех "макулатурных" книгах на последней странице). 
Физически это выглядело следующим образом: ты копишь (на кухне, на балконе, и т. п.) разную бытовую макулатуру, сдаёшь её в пункт приёма, где тебе выплачивают деньги из расчёта 2 копейки за килограмм и выдают купон с названием книги и наклеенными на него марками. На марках – количество макулатуры, напр.: 2 марки с надписью "10 кг" или 10 марок с "2 кг". 
Марки придуманы были недаром: одна книга "стоила" 20 кг макулатуры, но если ты притаранил, допустим, 30 килограммов, ты получал купон с наклеенными на него марками на 20 кило, а марки на остальные 10 кг заботливо уносил домой, чтобы впоследствии наклеить на купон какой–нибудь другой дефицитной книги. 
Купоны не были защищены, их, в принципе, можно было как–нибудь напечатать самостоятельно, но я о таком не слышал, а вот марки имели водяные знаки.

Как узнать, какие абонементы (купоны) будут выдавать в приёмном пункте? Система оповещения была ограничена бумажкой, вывешенной на дверях пункта, примерно такого содержания: "Моэм "Луна и грош" – 20 кг, Дрюон "Железные короли" – 20 кг, "Сказки 1000 и 1 ночи", 2–й том – 20 кг. Приём с 26.11.1985, с 08.00 до 16.00, перерыв с 12 до 13, не более 2 абонементов в руки".
Это означает, что после 26 ноября неизвестно когда завезут новые купоны, да и 26–го неизвестно сколько их будет, может штук 50 всего завезли и, соответственно, надо бы придти пораньше, желательно до открытия, и тогда наверняка хватит.

Бумагу принимали не всякую, но удачно замаскированный газетами сырой магазинный картон давал значительную прибавку веса, да и накопить его просто – пошёл к ближайшему магазину и набрал; сбор упаковочного картона тогда был поставлен из рук вон плохо, это сейчас на этом деле зарабатывают миллиарды. Приёмщик мог потребовать развязать стянутый бечевой пук бумаги, ибо умников, подкладывавших кирпич или мочивших газеты было предостаточно. Мог просто объявить, открывая пункт приёма: — Картон не принимаю, — и всё, часть очереди рассасывалась сразу или начинала взывать к его совести, описывая долгое ночное стояние на морозе.

Да, занимали настолько ранним утром, что его можно было считать ночью; я сам, помню, прикатил тележку бумаги в пятом часу и был далеко не первым. Тогда же и единственные в моей жизни номерки на ладонях – предполагалась выдача абонементов на что–то сверхдефицитное и очередь была почти как в Эрмитаж.
Итак, макулатура сдана, абонемент с наклеенными марками получен – идёшь с ним в отдел книжного магазина с надписью "Издания за сданную макулатуру" (написана от руки, обычно в отделе подписных изданий – о них позже). Узнаёшь о наличии книги, идёшь в кассу, сдаёшь туда этот абонемент и платишь, собственно, деньги за книгу. Всё, она твоя. "Книжные жучки" водили знакомство с приёмщиками макулатуры, продавцами книжных магазинов, прочими полезными людьми и, в итоге, отоваривались несколькими (а то и несколькими десятками) "макулатурных" книг, и сдавали их в книгообмен, несли на книжную толкучку или, в свою очередь, подносили другим нужными людям в обмен на какую–нибудь услугу. У них же можно было купить абонементы с уже наклеенными марками, в зависимости от дефицитности – от 10 до 20 рублей. При средней зарплате инженера в 130 рэ десятка была вполне ощутима, так что квест со сдачей макулатуры предпочитали проходить от и до, без оплаты "жучкам". 
Приторговывал марками, кстати, и сам приёмщик, обильно поливая принятую макулатуру водой и выгадывая, т. обр., несколько десятков килограммов себе на марки.

Книгообмен. Позднесоветское изобретение; система обмена книгами между гражданами в специальном отделе некоторых (немногих) книжных магазинов, построенная на балльной системе редкости и востребованности книг. 
Книги подразделялись на 10 категорий, маркировались карандашом на 3–й странице обложки в соответствии с этой категорийностью (напр., надпись "А2" означала вторую снизу, почти самую малоценную категорию). Немалую роль тут играл внешний вид, сохранность книги – большая часть постоянных "обменщиков" была помешана на сохранности, ибо, как я предполагаю, даже не открывала приобретаемые книги, а просто ставила их на полку для красоты. Так, скажем, сверхдефицитный "Виконт де Бражелон", пребывая в высшей 10–й категории, мог сместиться волею продавца–"эксперта" в 8–ю только потому что у книги был помят верх корешка. 

Ты приходил с какой–то книгой в "Книгообмен", шёл к витрине, где было 10 полок, пронумерованных в соответствии с категориями от единицы до десятки, отыскивал глазами аналогичную своей и узнавал, в какой категории будет находиться твоя. Если её там не было, спрашивал у продавца; он брал твою книгу, просматривал её на предмет повреждений и помятостей, выносил свой вердикт (напр. – 4–я категория), делал пометку на третьей странице обложки. Обменять свою книгу 4–й категории ты мог на одну любую книгу из 4–й же категории, или на 2 любые из 8–й – действовал принцип кратности. И наоборот – ты на свою книгу 4–й категории не мог получить ничего выше 4–й, но имея 2 книги из 4–й мог получить одну из 2–й.  
Итак, ты выбрал 2 книги из 8–й (система на самом деле была сложнее простой кратной), продавец их откладывал для тебя, ты шёл в отдел приёмки книг, сдавал свою, там её оценивали чуть ниже той цены, которая указана на обложке – скажем, не 2.34, а 2 рубля 10 копеек, получал там бумажку с надписью "2.10", шёл в кассу, получал эти 2.10, тебе возвращали эту бумажку, её ты отдавал продавцу и возвращался к кассе чтобы оплатить стоимость отложенных для тебя книг из 8–й категории.

Все, естественно, стремились, выгадать с категориями, упросить продавца повысить её, иногда это получалось. 
Года с 85–го можно было в том же отделе выставить книги по коммерческим ценам, и в отельной витрине лежали шикарные издания Дюма, Купера и прочая беллетристика по ценам вдесятеро превосходившим государственные – 25–30 рублей. 
В принципе, страстно желая получить книгу из вожделенной 1 категории, ты мог тут же купить двухтомник "Граф Монте–Кристо" за 35 рублей и сдать его в первую категорию, получив, к примеру, "Метафорфозы" Овидия (но в денежном выражении ты получал на руки рублей 5 за "Графа" и платил 3.50 за Овидия, только что потратив 35…).

Подписные издания. Магазины и отделы с таким названием существовали для обеспечения предзаказа на книги "повышенного спроса". Кто–то наверху явно знал что то или иное издание будет востребованным, и стремился собрать заказы загодя. Наиболее известное советское издание по подписке – двухсоттомник "Библиотека всемирной литературы", иметь который в доме было не менее престижно чем чешскую люстру и полный хрусталём сервант. 
Как и в случае с "макулатурными" изданиями, по подписке продавалась в основном беллетристика, если отечественная – то только историческая, если иностранная, то, сами понимаете, утверждённая наверху. Понятно что "Мастера и Маргариту" или классово чуждого Набокова можно было получить только в самиздате и ходя под статьёй. 
Технически подписка производилась следующим образом: через знакомого продавца в "Подписных изданиях" или путём изнурительного постоянного посещения этого магазина в надежде что "выбросили новые списки" ты узнавал, что появилось что–то интересное. Покупал за 4 копейки почтовую карточку, заполнял её, в соответствии с каталогом планируемого выпуска (несколько каталогов от разных издательств лежали на столах), отдавал продавцу – и уходил, ожидая поступления на твоё имя почтового уведомления (почтовой карточки) о поступлении книги в продажу. Ожидание никогда не длилось менее полугода, обычно год, в случае с длящимися изданиями (той же двухсоттомной БВЛ или ЖЗЛ) – несколько лет.
Возможностей для мелкой коррупции тут было множество.

Книжные "толкучки". Строго говоря, по советским законам по крайней мере продавцы книг "с рук" постоянно находились под угрозой статьи "Спекуляция". 
Обычно это какое–то уединённое место, открытое пространство с разнообразными возможностями для спешного отхода при угрозе милицейской облавы – несанкционированный "чёрный" рынок во всей его красе. 
Сбыт книг "из–под полы" производился и у книгообменов, больших магазинов "Старая книга", особенно у их скупок, если скупки были где–то на задах магазина – вплоть до 90–х у дворовой скупки магазина "Букинист" на Литейном толклись хмурые личности.

На книги первых категорий (см. Книгообмен) была более или менее устоявшаяся наценка, называлась "нолик": т.е., к цене на обложке прибавлялся ноль. Стоит книга 2.50 – значит на самом деле она стоит 25 рублей – правило действовало до 3.50 – 4.00 рублей, дальше уже было дороговато, и "прибавив нолик" к пятирублёвой книге можно было её и не продать. Самая распространённая цифра на толкучее – "чирик"; категорию червонца умещалось 80% книжного дефицита, ещё 10% стоили 3–5 рублей, и только самые "элитные", говоря безобразным нынешним языком издания могли стоить 40–50 рублей. Речь, конечно, о новых книгах – настоящая букинистика могла стоить и дороже, но и торговля ею не была столь дика.

Распространители и книги в нагрузку. На предприятиях, в организациях были так называемые официальные книжные распространители.
Работник иной раз мог купить у них дефицитную новинку, например НФ–издание или историческую беллетристику. Но при этом приходилось покупать в нагрузку одну–две никчемные книги, которые и так пылились в книжных магазинах: третьесортную советскую прозу, разные полит. агитки, чьи–то унылые мемуары и прочий хлам. Некоторые этот хлам потом выбрасывали, некоторые сдавали в макулатуру, а у некоторых и до сих пор дома можно найти несколько книг из этой нагрузки.

Размышления. Ничего не понимая в экономике и государственном строительстве можно придти к выводу о том что дефицит книг был искусственным и направленным на унижение населения, увы… Если от 250 миллионов граждан СССР отбросить 100 млн слишком молодых, слишком старых и слишком больных, потом от оставшихся 150 млн отбросить 99,9%, которые не хотят читать или не хотят покупать именно эту книгу, и оставшееся число поделить для верности ещё на 2, то получится тираж в 75000 экземпляров книги стоимостью, скажем, 2 рубля, из которых 1 рубль – чистая прибыль. 
Нормальный тираж для страны с таким населением, мало того – страны, где чтение возводилось в культ – и 37500 рублей прибыли это одна сельская школа, или, наверное, 1 БТР, или, допустим, частичная реконструкция разрушенного немцами зала в Петергофском дворце. 
Т. е., какой–нибудь дрянной Морис Дрюон, жалкий псевдоисторический беллетрист и "большой друг Советского Союза", мог одной своей книжкой построить огромный свинарник или разбить городской парк – но его издавали маленьким тиражом, без переизданий, за ним заставляли ломиться в очередь, сдавать макулатуру или переплачивать втридорога… То же касается и остального ассортимента книгообменов, книжных толкучек и "макулатуры": Пикуль, Моэм, детективы, красивые художественные альбомы, Дюма etc. — при дальновидном государственном планировании они могли давать в казну десятки миллионов рублей ежегодно — а если экстраполировать это на одежду, мебель, продукты, машины, то получается прямо какой–то капитализЬм… но в рамках ХисториПорн мы обсуждать всё это не станем.

P.S.: Характерно что сбор макулатуры школьниками позиционировался как безвозмездная помощь стране, взрослые же стимулировались возможностью приобретения чего–то в обмен на помощь стране. Чувствую некоторое идеологическое несоответствие…